Василий Тёркин - Страница 14

К оглавлению

Верьте слову, не молве.

И машин подбил я больше –

Не одну, а целых две…

Тёркин будто бы растерян,

Грустно щурится в огонь.

– Я бы мог тебя проверить,

Будь бы здесь у нас гармонь.

Все кругом:

– Гармонь найдётся,

Есть у старшего.

– Не тронь.

– Что не тронь?

– Смотри, проснётся…

– Пусть проснётся.

– Есть гармонь!

Только взял боец трёхрядку,

Сразу видно: гармонист.

Для началу, для порядку

Кинул пальцы сверху вниз.

И к мехам припал щекою,

Строг и важен, хоть не брит,

И про вечер над рекою

Завернул, завёл навзрыд…

Тёркин мой махнул рукою:

– Ладно. Можешь, – говорит, –

Но одно тебя, брат, губит:

Рыжесть Тёркину нейдёт.

– Рыжих девки больше любят, –

Отвечает Тёркин тот.

Тёркин сам уже хохочет,

Сердцем щедрым наделён.

И не так уже хлопочет

За себя, – что Тёркин он.

Чуть обидно, да приятно,

Что такой же рядом с ним.

Непонятно, да занятно

Всем ребятам остальным.

Молвит Тёркин:

– Сделай милость,

Будь ты Тёркин насовсем.

И пускай однофамилец

Буду я…;

А тот:

– Зачем?..

– Кто же Тёркин?

– Ну и лихо!.. –

Хохот, шум, неразбериха…

Встал какой-то старшина

Да как крикнет:

– Тишина!

Что вы тут не разберёте,

Не поймёте меж собой?

По уставу каждой роте

Будет придан Тёркин свой,

Слышно всем? Порядок ясен?

Жалоб нету? Ни одной?

Разойдись!

И я согласен

С этим строгим старшиной.

Я бы, может быть, и взводам

Придал Тёркина в друзья…

Впрочем, все тут мимоходом

К разговору вставил я.

От автора

По которой речке плыть, —
Той и славушку творить…
С первых дней годины горькой,
В тяжкий час земли родной,
Не шутя, Василий Тёркин,
Подружились мы с тобой.
Но ещё не знал я, право,
Что с печатного столбца
Всем придёшься ты по нраву,
А иным войдёшь в сердца.
До войны едва в помине
Был ты, Тёркин, на Руси.
Тёркин? Кто такой? А ныне
Тёркин – кто такой? – спроси.
– Тёркин, как же!
– Знаем.
– Дорог.
– Парень свой, как говорят.
– Словом, Тёркин, тот, который
На войне лихой солдат,
На гулянке гость не лишний,
На работе – хоть куда…
Жаль, давно его не слышно,
Может, что худое вышло?
Может, с Тёркиным беда?
– Не могло того случиться.
– Не похоже.
– Враки.
– Вздор…
– Как же, если очевидца
Подвозил один шофёр.
В том бою лежали рядом,
Тёркин будто бы привстал,
В тот же миг его снарядом
Бронебойным – наповал.
– Нет, снаряд ударил мимо.
А слыхали так, что мина…
– Пуля-дура…
– А у нас
Говорили, что фугас.
– Пуля, бомба или мина —
Всё равно, не в том вопрос.
А слова перед кончиной
Он какие произнёс?.
– Говорил насчёт победы.
Мол, вперёд. Примерно так…
– Жаль, – сказал, – что до обеда
Я убитый, натощак.
Неизвестно, мол, ребята,
Отправляясь на тот свет,
Как там, что: без аттестата
Признают нас или нет?
– Нет, иное почему-то
Слышал раненый боец.
Молвил Тёркин в ту минуту:
«Мне – конец, войне – конец».
Если так, тогда не верьте,
Разве это невдомёк:
Не подвержен Тёркин смерти,
Коль войне не вышел срок…
Шутки, слухи в этом духе
Автор слышит не впервой.
Правда правдой остаётся,
А молва себе – молвой.
Нет, товарищи, герою,
Столько лямку протащив,
Выходить теперь из строя? —
Извините! – Тёркин жив!
Жив-здоров. Бодрей, чем прежде.
Помирать? Наоборот,
Я в такой теперь надежде:
Он меня переживёт.
Всё худое он изведал,
Он терял родимый край
И одну политбеседу
Повторял:
– Не унывай!
С первых дней годины горькой
Мир слыхал сквозь грозный гром,
Повторял Василий Тёркин:
– Перетерпим. Перетрём…
Нипочём труды и муки,
Горечь бедствий и потерь.
А кому же книги в руки,
Как не Тёркину теперь?!
Рассуди-ка, друг-товарищ,
Посмотри-ка, где ты вновь
На привалах кашу варишь,
В деревнях грызёшь морковь.
Снова воду привелося
Из какой черпать реки!
Где стучат твои колёса,
Где ступают сапоги!
Оглянись, как встал с рассвета
Или ночь не спал, солдат,
Был иль не был здесь два лета,
Две зимы тому назад.
Вся она – от Подмосковья
И от Волжского верховья
До Днепра и Заднепровья —
Вдаль на запад сторона, —
Прежде отданная с кровью,
Кровью вновь возвращена.
Вновь отныне это свято:
Где ни свет, то наша хата,
Где ни дым, то наш костёр,
Где ни стук, то наш топор,
Что ни груз идёт куда-то, —
Наш маршрут и наш мотор!
И такую-то махину,
Где гони, гони машину, —
Есть где ехать вдаль и вширь,
Он пешком, не вполовину,
Всю промерил, богатырь.
Богатырь не тот, что в сказке —
Беззаботный великан,
А в походной запояске,
Человек простой закваски,
Что в бою не чужд опаски,
Коль не пьян. А он не пьян.
Но покуда вздох в запасе,
Толку нет о смертном часе.
В муках твёрд и в горе горд,
Тёркин жив и весел, чёрт!
Праздник близок, мать-Россия,
Оберни на запад взгляд:
Далеко ушёл Василий,
Вася Тёркин, твой солдат.
То серьёзный, то потешный,
Нипочём, что дождь, что снег, —
В бой, вперёд, в огонь кромешный
Он идёт, святой и грешный,
Русский чудо-человек.
Разносись, молва, по свету:
Объявился старый друг…
– Ну-ка, к свету.
– Ну-ка, вслух.

Дед и баба

Третье лето. Третья осень.
Третья озимь ждёт весны.
О своих нет-нет и спросим
Или вспомним средь войны.
Вспомним с нами отступавших,
Воевавших год иль час,
Павших, без вести пропавших,
С кем видались мы хоть раз,
Провожавших, вновь встречавших,
Нам попить воды подавших,
Помолившихся за нас.
Вспомним вьюгу-завируху
Прифронтовой полосы,
Хату с дедом и старухой,
Где наш друг чинил часы.
Им бы не было износу
Впредь до будущей войны,
Но, как водится, без спросу
Снял их немец со стены:
То ли вещью драгоценной
Те куранты посчитал,
То ль решил с нужды военной, —
Как-никак цветной металл.
Шла зима, весна и лето.
Немец жить велел живым.
Шла война далёко где-то
Чередом глухим своим.
И в твоей родимой речке
Мылся немец тыловой.
На твоём сидел крылечке
С непокрытой головой.
И кругом его порядки,
И немецкий, привозной
На смоленской узкой грядке
Зеленел салат весной.
И ходил сторонкой, боком
Ты по улочке своей, —
Уберёгся ненароком,
Жить живи, дышать не смей.
Так и жили дед да баба
Без часов своих давно,
И уже светилось слабо
На пустой стене пятно…
Но со страстью неизменной
Дед судил, рядил, гадал
О кампании военной,
Как в отставке генерал.
На дорожке возле хаты
Костылём старик чертил
Окруженья и охваты,
Фланги, клинья, рейды в тыл…
– Что ж, за чем там остановка? —
Спросят люди. – Срок не мал…
Дед-солдат моргал неловко,
Кашлял:
– Перегруппировка… —
И таинственно вздыхал.
У людей уже украдкой
Наготове был упрёк,
Словно добрую догадку
Дед по скупости берёг.
Словно думал подороже
Запросить с души живой.
– Дед, когда же?
– Дед, ну что же?
– Где ж он, дед, Будённый твой?
И едва войны погудки
Заводил вдали восток,
Дед, не медля ни минутки,
Объявил, что грянул срок.
Отличал тотчас по слуху
Грохот наших батарей.
Бегал, топал:
– Дай им духу!
Дай ещё! Добавь! Прогрей!
Но стихала канонада,
Потухал зарниц пожар.
– Дед, ну что же?
– Думать надо,
Здесь не главный был удар.
И уже казалось деду, —
Сам хотел того иль нет, —
Перед всеми за победу
Лично он держал ответ.
И, тая свою кручину,
Для всего на свете он
И угадывал причину,
И придумывал резон.
Но когда пора настала,
Долгожданный вышел срок,
То впервые воин старый
Ничего сказать не мог…
Все тревоги, все заботы
У людей слились в одну:
Чтоб за час до той свободы
Не постигла смерть в плену.